Я уже смутно помню наш дом. Он стоял в самом конце переулка, который выглядел нелюдимым. Наверное, потому что там жило много пожилых людей. Всего стояло 8 домов, и все они были деревянными. Топились от печи, воду брали в колонке в начале переулка. Первое время мне приходилось приносить воду в дом. Один раз взяла коромысло, которое папа нашел в одной из кладовок. Я думала, мое плечо отвалится от тяжести. Потом носила в руках тяжелые эмалированные ведра голубого цвета, на дне которых были черные пятна от сколотой краски. Позже папа организовал проведение через весь переулок трубопровода для газа и воды. Наш дом стал более удобным для проживания.

Сначала мне было жутковато, когда оставалась дома одна, особенно зимой. Потом я придумала одну игру. Начитавшись «Шерлока Холмса» А.К. Дойля, я записывала все подозрительное, что видела из окна, выходящего в переулок. Записи прятала за зеркалом, представляя, что, если со мной что-то случится, детектив, который будет расследовать это дело, обязательно найдет их и сможет поймать преступника.

Иногда в полной тишине вдруг приезжала машина и сразу уезжала, или наоборот, кто-то звонил к нам в дверь, но не дождавшись ответа, уезжал. Когда я была одна, то не открывала незнакомцам. Двор перекрывали ворота, калитка закрывалась на автоматический замок, в домофон было выведено видео. Так что я всегда могла определить, кто приехал.

В нашем доме часто были гости. Папа был общительным человеком и окружал себя огромным количеством людей. От генерала до рабочего со спасательной станции на реке. Мы жили в ста метрах от реки и станции. Так что папа задружился со всеми, кто там работал. Позже он приобрел катер, и те люди стали его спутниками по жизни. Иногда я выходила утром субботы во двор, а там уже целая компания жарила шашлыки. Все громко смеялись. Папа всегда меня подзывал и представлял собеседникам: «А это моя младшенькая!», обнимал и трепал по голове. Я здоровалась и шла дальше по делам. Дел у меня было много. В мои обязанности, помимо прочего, входило покормить кур и собрать свежие яйца. Они были теплыми, некоторые горячими. Почему-то было неприятно чувствовать это. Вообще все родительское хозяйство, которое они развели за годы, надолго отбило у меня желание употреблять молочную продукцию, мясо и яйца. Я не любила свои обязанности. Но тогда я была человеком подневольным, поэтому приходилось принимать участие во всех дворовых делах. Стоит признать, что это сделало меня крепкой и выносливой, получше всяких тренажерных залов.

- Смотри, что я сделала!
- Что?
- Это моя стена желаний!

Передо мной висел лист ватмана, на котором были наклеены разные фотографии, вырезанные из журналов. Моя сестра всегда мыслила оригинально, но такое я видела впервые! Смысл был в том, чтобы изобразить на стене все, о чем ты мечтаешь. Тогда это обязательно исполнится в будущем. Первая мысль, возникшая в голове, была: «Ну, Наташка и чудачка!». Там была фотография милого домика, машина, джип, кажется, фото какой-то идеальной семьи. А потом я увидела ее! И как засмеялась в голос!

- А это тебе зачем?
На одном из фото на нас смотрела милая овечка!
Наташа смущенно ответила: Да, я хочу, чтобы у меня в будущем была своя овечка.
Я потом еще долго над ней подтрунивала: Овечка! Придумаешь же!

Прошло уже очень много лет. Я, когда вижу в соцсетях овечку, всегда ее отправляю сестре и спрашиваю: когда уже у тебя появится любимая овечка?! Она всегда смеется. Почему-то овечка стала для меня олицетворением счастливой жизни. Так я была поражена тогда, увидев ее на стене желаний. А ведь у кого-то они есть - эти овечки счастья.

Мне было 12 лет, когда родители переехали из четырехкомнатной квартиры в центре города в дом на окраине. Он был старым, как потом выяснилось, его построил приходской священник для своей семьи в 1905 году. После революции 1917 года священник покинул дом. Затем его разделили перегородками на три квартиры, в которых поселились семьи рабочих ВРЗ (вагонно-ремонтного завода). Потомки одной из семей имели за нашим домом дачный участок. Родители с ними общались. Сам дом выглядел добротным на каменном основании, но внутри многое обветшало.

Помню первый день переезда. На дворе стоял апрель. Пара жилых комнат были забиты нашими коробками с вещами, другие – старыми вещами и мебелью бывших хозяев. В доме пахло сыростью и старьем. К вечеру стало прохладно, и мама попросила меня растопить комнатную печь старыми журналами. Я так и сделала, но потом выяснилось, что, когда печь закрыли, журналы не прогорели до конца и тлели всю ночь. Мы все угорели. Мне было хуже всего. Папа соорудил для меня на улице лежак, где я весь день пролежала, приходя в себя.
Когда мы жили в многоэтажном доме, у меня было много друзей – соседских мальчишек и девчонок. На нашем этаже жила семья. У них был сын Саша. Ему было столько же лет, как и мне. Все свободное время мы проводили вместе. Совершенно не помню, как он отреагировал на наш переезд. Ведь мы жили бок о бок 7 лет.

Свое детство я считала счастливым. Это были 1980-е годы. Я помню, как покупала хлеб по талончикам, как мама просила меня стоять в очереди за стиральным порошком. Все это было вторым планом. На первый план выходили дворовые игры, прогулки с Сашей в городе, садик, потом учеба в начальной школе.

Мы жили вчетвером. Мама, папа, моя старшая сестра Наташа и я. Папа очень любил меня. У нас был ритуал. Каждый вечер он относил меня на руках в постель, желал спокойной ночи и целовал в лоб. Папа часто обнимал и целовал меня. Он всегда был на связи. Я могла позвонить ему на работу в любое время, и он всегда отвечал. Звонила несколько раз в день. Ближе к вечеру каждый раз задавала один и тот же вопрос: когда ты приедешь домой? Он терпеливо отвечал, что скоро будет.

Мама была недоступна. Она работала в школе в две смены. Я помню, что больше общалась с папой и сестрой. Хотя общение с сестрой было сложным. Она старше меня на 12 лет. Тогда ее больше интересовали мальчики, чем мелкая сестра. Бывало она закрывала дверь в свою комнату прямо перед моим носом, когда к ней приходили подружки. В отместку я надевала ее новенькие босоножки и ходила в них по квартире, громко стуча каблуками. Тогда дверь мгновенно распахивалась, и оттуда вылетала фурия Тата (так я ее называла). Мы кричали друг на друга. Потом раздавался громогласный голос мамы: Прекратите немедленно! Мгновенно наступала тишина. Каждый расходился по своим комнатам.

В моей комнате стоял шкаф, набитый куклами и мягкими игрушками, новенькими платьицами. Мама любила одевать меня как куколку – сама шила мне платья, курточки, юбочки и брючки, повязывала пышные банты. У меня была целая коробка с лентами. Папа привозил из командировок игрушки и модную одежду. Родители меня баловали.

Довольно часто я оставалась дома одна. Слушала грампластинки, танцевала, смотрела телевизор. Но вдруг на меня накатывала такая тоска, которая перерастала в приступы необъяснимого гнева. Я могла кинуть со всей силы стул на пол. Мне хотелось все рушить в комнате. Вечером перед сном любила смотреть книги. Не читать. Я любила рассматривать картинки, делала это с такой тщательностью – формы туфелек у Золушки, бантики, орнаменты на страницах. Книг было много. Мама преподавала в школе русский язык и литературу. Книги были ее большой любовью. Увы, я не оправдывала ее надежд, потому что не любила читать. Я любила рисовать. Рисовала много и с упоением. Надо отдать должное маме, она учила меня рисовать. А вот заставить выучить стихотворение так и не смогла. Строчки будто убегали врассыпную в моей голове, не задерживаясь ни на секунду. Так было и позже. Я совершенно не могла запомнить стихи, которые задавали в школе.

Позже в моей комнате появилось пианино. В 7 лет мама отвела меня на секцию по игре на фортепиано. Молодая девушка преподаватель сообщила, что у меня идеальный слух и талант. Папа воодушевился и мгновенно купил мне пианино. Занималась я самостоятельно, так мне нравилось. Легко схватывала. Помню, что папа частенько приходил и просил ему что-то сыграть. Я играла. После он всегда с одобрением трепал меня по голове. Однажды сестра предложила выучить с ней песню «Подмосковные вечера». Это нас сплотило. Мы смеялись, когда не попадали в ноты. Потом устроили родителям концерт. Мама сказала, что мы молодцы, а папа прослезился от переизбытка чувств и громко нам аплодировал.

Бывали дни, когда родители ссорились. Это всегда было для меня шоком. Мама кричала на папу, он тоже что-то выкрикивал в ответ. Слов я не разбирала. Внутри все съеживалось от холода и страха. Я бросалась к маме в слезах и умоляла прекратить, говорила, что люблю их обоих очень сильно. Они затихали. В выходные папа уезжал на рыбалку или ходил в баню с друзьями. Приходил таким веселым, мы всегда бесились с ним, играя в лошадку до момента, пока я не билась головой обо что-нибудь и не начинала громко плакать. Мама опять выкрикивала, чтобы мы прекратили немедленно. Мы прекращали, и в комнате наступала напряженная атмосфера. Папа садился в кресло к телевизору, а я забиралась к нему на колени и сворачивалась комочком, он меня обнимал. Мама уходила в другую комнату, через какое время откуда доносился звук швейной машинки. Сестра присоединялась к нам с папой или сидела в своей комнате за закрытой дверью. Спустя время я слезала с папиных колен и тихонечко просачивалась к маме в комнату, обнимала со спины. Она молча продолжала что-то шить. Потом громко выдыхала, поворачивалась ко мне и разрешала взять конфетку, которую прятала у себя в шкафу. Конфеты были дефицитом, поэтому выдавались по одной. Без ее разрешения их есть было нельзя. Я сидела на кровати, лопала конфетку и смотрела, как мама шьет мне очередное платьишко.

Когда мы переехали в дом, моя жизнь кардинально изменилась. Это не произошло в один момент. Все менялось постепенно. Я периодически бегала в свой старый двор к друзьям, мы вроде бы по-прежнему играли, но со временем я стала понимать, что становлюсь чужой для них. Звала к себе в гости, но это было довольно далеко на окраине города, поэтому один раз пришли и все. И вдруг наступила тишина.

Родители допоздна задерживались на работе, сестра уехала жить в свою квартиру, которую ей купил папа. Я возвращалась из школы днем домой и попадала в тишину. Сначала я заполняла ее музыкой: или сама играла на пианино, или включала проигрыватель (тогда еще слушали пластинки), но потом я стала прятаться в своей комнате, даже когда родители возвращались домой. Моей отдушиной стал дневник, который я вела тогда регулярно. Иногда читала или рисовала. Больше всего я любила раннее утро. За нашим домом растиралось поле и вдали виднелся парк. Я забиралась на подоконник и наблюдала, как начинался день. Летом было особенно красиво. У меня не стало прежних друзей, а новых друзей обрести не смогла. Как-то так вышло, что в новой школе я стала изгоем. Так прошло три года. Окончание 9 класса было самым счастливым моментом той моей жизни.
1 сентября 1993 года я зашла в учебный класс педагогического училища. Мне было 15 лет.

Все замерло. Знаете это состояние в жизни? Ничего не происходит, и каждый день похож на другой. Очень хорошо помню его в отрочестве. Приходишь домой из школы. Открываешь ключом входную дверь, тебе навстречу бежит собака и радуется, что кто-то пришел домой. Гладишь ее, потом отпихиваешь ногой, чтобы снять обувь и верхнюю одежду. Идешь через коридор в кухню, смотришь, что есть на обед. Оцениваешь вкусность, принюхиваешься. Есть можно. Идешь в свою комнату и переодеваешься в домашнюю одежду. Греешь обед, ешь. И вдруг оказываешься в тишине. Слышно, как тикают часы на кухне. Твои движения замедляются, начинаешь обходить комнаты в полной тишине, проводишь руками по мебели. В голове пусто, но почему-то в душе наваливается тоска. Ты осознаешь, что сейчас один и нет никого, кому ты нужна или интересна. Я не говорю про родителей. Кого-то твоего – по духу или возрасту даже. Осознание одиночества начинает давить откуда-то изнутри. Оно будто выдавливает из тебя что-то. И возникает нестерпимое желание заглушить это чувство. В таких особых случаях я включала музыку на всю громкость. Причем танцевальную. Например, Валерий Леонтьев: «И все бегут-бегут-бегут-бегут-бегут-бегут…». Ритм заглушал чувства, тело снимало напряжение в каком-то рваном танце. У нас был длинный коридор через весь дом. В конце эти танцы заканчивались тем, что я бегала из одного конца коридора в другой, с каждым шагом увеличивая скорость. И все это заканчивалось моим диким дыханием, его не хватало. В голове и на сердце пусто. Становилось хорошо.

Сейчас мне 45. Я дома не одна. Мой молодой человек спит в нашей спальне, сама я в гостиной. Так же слышно, как тикают часы. И еще шумит мой ноутбук. В голове пусто, а на сердце тоска. Все происходит не так, как мне хотелось. Я даже не знаю, любит ли он меня. Мой принц. Всю жизнь мечтала о мужчине рядом. И ни разу не сложилось так, как я представляла. В моих мечтах ОН страстно любит, заботится обо мне, постоянно говорит о любви. Счастлив, когда я появляюсь в его поле зрения. В общем, жить без меня не может.

Оказывается, все мы можем жить друг без друга. При этом нуждаемся в любви и заботе. Возможно ли обойтись без этого? Я думаю те, кто живет много лет один и говорит, что ему никто не нужен, просто врет окружающим. Был период, когда я жила одна. Да, я не каждый день думала о том, что я одинока и хочу рядом любимого. Но бывали моменты, естественно перед сном, когда чувствовалась острая необходимость, чтобы тебя обняли, просто молча заключили в свои крепкие объятия.
Мой принц меня обнимает, но никогда перед сном. Мы спим в одно кровати и всегда ложимся, отвернувшись друг от друга. Правда, он целует меня, прежде чем отвернуться. Чмокает в волосы или плечо, или в губы. Я тоже чмокаю в ответ.
Сейчас у него сместился график сна. Он спит днем и бодрствует ночью. Мы пересекаемся ненадолго рано утром или поздно вечером.

На днях мы поспорили. Точнее это я опять возмутилась, что он не проявляет заботу обо мне. Хочу привезти пианино, спрашиваю, где я могу его поставить, но он не говорит, уходит от ответа. Для меня пианино, это не просто шкаф, который поставил и забыл. Это целая вселенная чувств. Музыка пробуждает что-то внутри, хочется, чтобы было комфортно, когда уединяешься с инструментом. В итоге мне было предложено место в дальней третьей комнате, где стоит старая советская стенка, забитая ненужными вещами, ими не будут пользоваться еще много лет, два велосипеда, коробки, старый советский письменный стол, на нем очень старый комп, накрытый выцветшей занавеской. В комнате холодно, т.к. там же дверь на балкон, куда мой молодой человек ходит курить. Соответственно остается запах дыма. Я бросила курить, и запах от сигарет мне неприятен. В общем, я должна поставить свое любимое пианино в такой комнате и еще наслаждаться музыкой. Мне это кажется несправедливым. А еще рождает сомнение – любит ли он меня?! Выделить самый дальний и пыльный угол для того, кто дороже всего. Говорит, что это вовсе не повод для скандала. Больно.

Таких ситуаций много. Когда я переехала к нему, мои вещи долго лежали в сумке на полу. У него не возникало мыслей, что мои вещи стоит положить куда-то в шкаф. Выяснилось, что места в шкафу просто нет. Конечно, пусть там лежат старые занавески, а не трусы и майки близкого человек. Тогда я купила комоды. Мы положили туда свои вещи. Вроде и симпатично стало. А вот платья и верхняя одежда висели в прихожей на вешале, которую я же и привезла из дома. Мне приходилось там же вешать свои лифчики. Хорошо к нам не ходят гости. С боем выбила место под шкаф.

Наверное, это несправедливо, видеть только плохое. Точнее ожидать от человека одно, но он делает не так как тебе хочется. Считается ли это отсутствием любви?! Я уже ничего не знаю.

Он приятен мне физически, я принимаю его запах, мне нравилось заниматься с ним сексом. Сейчас мы этим не занимаемся, потому что он болен и не может выносить физическую нагрузку. Мне нравилась его напористость и страстность. Это такой контраст с обычной жизнью, когда он не проявляется своих чувств. Хотя в течение дня он часто подходит меня обнять или поцелует в губы, просто прикоснется. Да, это приятно и греет сердце. Вот же! Вроде и хорошо ему со мной.

Мы уже полгода никуда не ходили вместе. Из-за его состояния. Вообще. Он не выходит из дома. Не принимает участия в домашних делах. Хотя стоит признать, что если попрошу, то поможет поменять постельное белье и пропылесосить. Правда, всегда скуксится. Не было ни разу, чтобы легко и радостно сказал: да, конечно, не вопрос! Сам ни разу не предлагал свою помощь.

Он не решает свои вопросы со здоровьем. Я покупаю ему какие-то мази. Иногда становится лучше, но чаще всего хуже. А вот доехать до врача, благо у меня есть машина, он не может. Потому что не верит этим непрофессионалам. Зато самолечение должно помочь. Я часто возмущаюсь по этому поводу. Потом после очередной ссоры поняла, что бесполезно. Спасение утопающего – дело рук самого утопающего. От этого испытываешь одновременно беспомощность и в то же время злость: ну как можно ничего не предпринимать?! Просто сидеть на диване и ждать, когда само рассосется?! У меня такого не было. Да, я могла ненадолго откладывать решение какие-то вопросов со здоровьем из-за страха перед неизвестностью, но чаще всего решала их сразу.

Все, что я сейчас изливаю здесь, никак мне не помогает понять – что делать? Я вижу, что мы живем каждый своей жизнью в одной квартире, но как это не странно, у нас нет общей жизни. Мы не обсуждаем планы на будущее, не говорим, как мы дороги друг другу, не ходим вместе гулять или в магазин, не осуждаем, что будет сегодня на ужин. Это всегда решаю я. От него не исходит инициатива. Он может только выбрать нам фильм на вечер. Это только его прерогатива. Я ничего не говорю, смотреть фильм вместе здорово. Мы даже иногда держимся за руки. Он может поцеловать мою руку, и в такие моменты мне спокойно и хорошо.
Сегодня особенно накатила тоска. Какая –то безысходность, что так будет продолжаться дальше, а мне с каждым днем все невыносимее. Я боюсь сорваться и просто сбежать к себе без предупреждения. Невыносимо тяжело находится рядом с человеком, который застыл и не может выбраться из этой своей трясины. Конечно, я думаю, что нужно потерпеть, ведь у каждого бывают сложные моменты в жизни. С другой стороны, мы недавно знакомы. Он не предлагал мне жить долго и счастливо вместе, не обещал, что будет рядом в горе и радости, ни разу не сказал мне, что любит и всегда будет любить только меня. Может все, что я делаю сейчас и предлагаю варианты выхода их положения, ему и не нужно вовсе, но он просто боится сказать мне.

Я не чувствую, что нужна, что ему нужно мое присутствие в его жизни. Как-то мне сказал, что ну раз он со мной, типа это говорит обо всем сразу – что и нужна, и близкий ему человек. А я не могу поверить. Особенно после ситуации с пианино. Разве так поступают с теми, кто очень дорог?

Сколько бы не было мне лет, я снова чувствую ту самую тишину, что и в отрочестве. Вроде жизнь идет, но в ней все замерло. И невозможно повлиять на это, как бы не хотелось другого.